[wind in her head]

теодор нотт - патриция эйвери
"скажи мне, что ты меня любишь"
1997
гостиная слизерина
Не жди от меня прощенья, не жди от меня суда,
Ты сам свой суд, ты сам построил тюрьму.
Но ежели некий ангел cлучайно войдёт сюда
Я хотела бы знать, что ты ответишь ему

Comments

[Falkyr]

Сейчас гора книг на столе была как никогда высокой. И дело было даже не столько в домашних заданиях, которые были как никогда огромными, дело было в экзаменах, которые наступали на пятки. П.А.У.К. – это вам не шутки. Ученики седьмого курса внезапно обнаруживали, что все, что они учили за эти семь лет в Хогвартсе, загадочным образом улетучилось из их голов, о чем им не уставали напоминать профессора и деканы. А нотации от профессора Снейпа на тему «не смейте позорить факультет, а кто хоть что-то провалит – буду являться во снах до конца дней ваших» почему-то не мотивировали, а наоборот – окончательно лишали студентов боевого духа. Единственное утешение – за проколы по домашним заданиям профессора снимали меньше баллов, зная, что нелегко юным волшебникам за несколько недель до выпуска. Оставим более младшим ученикам обязанность отстаивать Кубок Школы.

Протерев глаза, Патриция с шумом захлопнула книгу, борясь с отчаянным порывом бросить ее в камин. Она оглянулась вокруг себя – никого в гостиной не было, не считая уснувшего в кресле в углу младшекурсника, который, видимо, не успел закончить за неделю все свои домашние задания. Эйвери мрачно осмотрела стол, заваленный свитками – Трансфигурация и Зельеварение готово, Чары с горем пополам дописаны (не максимум ее возможностей, но Тролля не получит), огромный доклад по ИМС был написан еще вчера. Короткий взгляд на часы – всего-то около часа ночи. Еще есть немного времени, чтобы написать конспект по Теории магии – предмет, входивший в ее выпускной экзамен, обязательный для сдачи в департамент международного магического сотрудничества. Забини сейчас наверняка видела уже десятый сон, в котором выражала сомнение в полезности учебы десятью разными способами – Патриция не сомневалась, что жертвой стала именно она, как главный человек, раздающий пинки все эти семь лет. Пришлось бороться с еще одним порывом – встать, прихватить парочку фолиантов и обрушить их на Амели, погребя ее под гранитом науки, чтобы неповадно было бездельничать перед экзаменами. Вообще-то, то же самое можно было проделать и с Селвин, но та могла перебудить все спальню своим воплем, да и не факт, что она там за пологом кровати не читает с зажженной палочкой какую-то книгу по Темным искусствам. Не то чтобы это было особой тайной, но видеть перед собой еще одно доказательство того, что сестра твердо стоит на пути, ведущем ее прямо в ад, Эйвери совсем не хотела. Ей и так было слишком больно.

Когда сознание завело ее от забавных мыслишек об Амели к мрачным раздумьям о будущем ее сестер – настроение совсем испортилось, и писать конспекты как-то перехотелось. Она не могла спокойно спать – ее дни были наполнены тревогой и тяжелыми мыслями. С тех пор, как обе подруги рассказали ей о своих планах и мечтах о Черной Метке, они больше не возвращались к этому разговору – это было тяжело для них всех, они не могли друг друга понять, это было столкновение двух разных миров, которые никогда не смогут пересечься. И с тех пор она подсознательно ожидала, когда еще один важный для нее человек вот так просто подойдет и скажет «Мне нужно с тобой серьезно поговорить». И ее сердце упадет, потому что она уже будет знать, что последует за этим.
«Я боюсь».

А ведь он обязательно это скажет. Сын Пожирателя Смерти не мог пойти иной дорогой. Она знала, с кем связалась – это же Слизерин, это поколение потомков тех, кто вел войну и кто проиграл, чтобы их дети завершили начатое. Темный Лорд вернулся, и десятки мотыльков словно на свет летят, чтобы принести себя в жертву замыслам будущего Господина. Чтобы сгореть в разгорающемся огне войны – совсем юные, дети, у которых отняли будущее. Трисс нервно обернулась, словно ожидая, что в ответ на ее мысли Теодор появится в гостиной и начнет этот разговор. «Пожалуйста, не говори мне этого». Ведь случаются же чудеса. Она так не хотела терять еще одного человека, которого любила. Только не сейчас.

[wind in her head]

Тео не хотел этого, но он не мог ослушаться отца. Как бы он не любил Трисс, мертвый он вряд ли нужен ей. Согласиться принять метку – стать вечным врагом для Патриции, для себя, для всего человечества. Отказаться – тут же попасть под зеленый луч убивающего проклятья, сгнить в земле, так и не узнав жизнь, со всеми ее радостями и горестями. Тео все же ценил свою никчемную жизнь, а потому почти согласился. Вечная служба Темному Лорду отнюдь не хорошая перспектива, но другого выхода не было. Или Тео было лень его искать.

Конечно же, выход есть всегда. Можно уехать из страны, скрываться, убедить отца, что метка – не такая уж и хорошая идея. Но Нотт-младший слишком слаб и беззащитен, чтобы уезжать, к тому же для этого придется бросить Трисс. А убеждать отца – не самый лучший вариант, ибо это абсолютно бесполезно, но отношения испортит кардинально. И именно поэтому Теодор сейчас шел в гостиную, где по его мнению должна была сидеть Эйвери и готовиться к своим экзаменам. Не хотелось говорить ей, не хотелось вообще упоминать об этом, но тогда это будет проявлением недоверия. А недоверие – это совсем не то, что нужно сейчас Нотту.

- Привет, синеглазая. – почти жизнерадостно, чтобы сразу не расстраивать. Не стоит так с порога заявлять «милая, я буду пожирателем, прости». Во – первых, это чревато травмами, ибо где гарантия, что Эйвери не начнет истерику, не запустит в него книгами или еще чем-нибудь? Во-вторых, эта новость неприятная, и не стоит так сразу портить отношения и настроение такими заявлениями. Нужно начать как-то издалека, будто бы невзначай сказать, и извиниться сразу же. Будто бы не хотел расстраивать, не хотел шокировать, хотя, собственно, каким-то очень уж непредсказуемым решением это не было. И Патриция это прекрасно знала.

- Все еще зубришь? Может быть, тебе чем-нибудь помочь? Я могу искать книги тебе, или еще что-нибудь делать. – улыбается, пытаясь поймать взгляд уставших синих глаз. – А, отец прислал мне письмо, я не говорил? – Конечно, он не говорил. Конечно, он именно за этим и пришел. И, конечно, он не сразу выдаст все свои тайны. Ничего такого он не сказал, отец довольно часто пишет Тео, правда он редко делится этим с Эйвери. Очень редко он осведомлял ее о новостях из мира темной магии, и то он умалчивал все факты, которые могли насторожить или напугать его синеглазую слизеринку.
Он мог обернуть все в шутку, сказать что-то вроде «дам тебе десять галлеонов, если угадаешь, что он писал», но он так не сделает. Никогда. Потому, что слишком серьезен. Потому, что смеяться сейчас – не самое лучшее решение. Он лишь подвинул книги на столе, пристроив туда свои ноги и улыбаясь. Не его стиль, совсем, но именно так он хочет показать Трише, что все хуже, чем она думает. Чтобы она морально подготовилась, чтобы ожидала его слов. Она должна была предугадать такое развитие событий, но новость все еще слишком шокирующая. - Мы можем поговорить? - очаровательная улыбка мгновенно исчезает с лица Нотта, показывая, что последует за этими словами.

[Falkyr]

Она была в особо подавленном настроении в последнее время. Жизнь казалась поистине отвратительной – не так, как на первом курсе, когда она хотела просто забиться в темный уголок и спрятаться от всего мира, нет. Сейчас ей хотелось действий, хотелось что-то менять, хотелось заставить людей менять свои решения и перестать валять дурака – но она не могла этого сделать. Энергия не имела выхода, копилась внутри, сжигая ее душу в огне ненависти, сжимая кулаки в немом отчаянии, хотелось заплакать – но даже этого она не могла. Но точно так же, как в детстве, она отчетливо осознавала – будущего у нее нет. Ее оставили на произвол судьбы те, кому она больше всего доверяла. Осталось лишь дождаться последнего. Она не могла придумать ничего, чтобы изменить сложившуюся обстановку. Скоро они все закончат школу, Эйвери отправится работать в Министерство, а ее милые сестры – медленно себя убивать, по своей же воле, по своей мечте. Что ей оставалось? Только уехать к чертям из этой проклятой страны, которая дала ей так много – а потом все это отняла. Только молча смотреть и медленно умирать вместе с теми, кто был ей дорог.

Звук отодвигаемой двери отвлек ее от этих размышлений. В гостиную вошел Тео – словно в ответ на ее мысли мироздание прислало того, кого она так жаждала увидеть, и одновременно с этим – хотела видеть меньше всего. Как ни в чем ни бывало, бодрая улыбочка, что-то насвистывает себе под нос, петляя между кресел, подошел к ней и небрежно плюхнулся на стул. Как обычно – он всегда приходил и мешал ей учиться, делая вид, что только старается помочь, отвлекая забавными историями, какими-то фантазиями, новостями, которые она всегда узнавала последней. В этом было что-то родное, значимое только для них двоих, по-домашнему уютное, привычное, означавшее, что все хорошо. В такие моменты ей всегда хотело улыбаться, глядя в его глаза, посылая воздушные поцелуи и смеясь над особо удачными шутками. Так прошел пятый курс, шестой… но седьмой был уже чем-то совершенно другим. Сегодняшний день был другим. Эта улыбка была другой. Это оттого, что она настроена на негатив и на этот раз ждет плохих известий, или он действительно что-то пытается скрыть?

- К твоему сведению, ты положил ноги на мое сочинение по Зельям, - сухо отозвалась Эйвери, выдергивая свиток из-под ботинок Нотта и откладывая его в сторону. Она напряженно всматривалась в его лицо, но тот продолжал безмятежно улыбаться, пытается поймать его взгляд – но по глазам ничего не понять. Может, она сама себя накрутила в этот вечер? Может, сегодня он ничего такого не скажет? А впрочем… пускай сегодня, пускай сейчас, чем жить в ожидании кошмара еще один день. – Нет, спасибо, помощь не нужна, я уже почти закончила. И скажи мне, ради Мерлина, где тебя носило полночи?

На самом деле ей было все равно, где он был. Вернулся, не нарвался на неприятности, не был пойман, остальное вторично. Она просто задавала какие-то вопросы, чтобы отсрочить момент, когда придется задать последний. Письмо, письмо от отца. Тео редко говорил о них, это были его семейные дела, не всегда легко было их объяснить, да и мало что могло ее заинтересовать, многое могло ее обеспокоить, а этого он просто не допускал. Но сегодня было какое-то особенное письмо. Трудно было не понять, к чему он ведет. Внезапно Трисс подалась к нему и крепко обняла – чтобы не увидел слез, катившихся по щеке, чтобы придать себе сил, чтобы дать понять, что она все еще рядом… а может – напоследок.

Пожалуй, теперь можно. Она встала, медленно, словно во сне, собрала книги в аккуратную стопку, убрала все перья. Накинула на плечи мантию, словно внезапно холод подземелий пробрал ее до костей. Никогда раньше ей не было так холодно в этой гостиной. Нет, черт возьми, она не готова. Но оттягивать дальше было уже некуда.

- Рассказывай.

[wind in her head]

В конце концов, святого без чудовища не бывает (с)


Какой же ты еще глупый, мой маленький Теодор. Какой же ты наивный и недальновидный. Как же легко тебя обмануть, провести, убедить в чем-то, заставить сделать то, что ты не хочешь делать. Каждый так и норовит воспользоваться этим твоим дурным качеством, желая тебе каких-то падений и проигрышей. Если бы ты не был так любим человеком, которого все именуют Богом, ты давно бы пропал, сгнил в неизвестности, растворившись в собственных мыслях и навязанных мнениях окружающих. Тебе бы быть беззаботным мотыльком, но слишком уж мало они живут. Тебе бы быть ангелом, но слишком уж много у них забот. Тебе бы быть небом цвета застиранного серого платья, что плачет по каждому мимолетному горю. Но ты не плачешь. Ты сильный. Так тебе кажется.

С удивлением разглядываешь Трисс, будто бы увидел ее впервые. Твоя фирменная тактика, когда не хочется говорить, задумался или просто оттягиваешь неприятный момент. На миг перехватываешь взгляд пронзительно синих глаз, улыбаешься, и уже было открываешь рот, но не решаешься. Не решаешься сказать то, что хотел сказать еще несколько дней назад. Оберегаешь Трисс от потрясения, оберегаешь себя от непонимания, от осуждающего взгляда, пронизывающего до самых костей. Ты любишь ее, определенно. Она твой персональный Бог, дьявол, инквизиция и спасение, твоя любовь и ненависть, все твои чувства, все твое нутро, все, чем ты живешь, дышишь. Новость станет для нее потрясением, а значит, больно ранит и тебя. И знаешь, ты впервые заботишься о ком-то другом так, словно это ты сам. Успех, Тео, успех.

Все сейчас кажется таким смешным, несерьезным и пустяковым, что ты улыбаешься. То, что твое чудо сейчас на полном серьезе занято уроками, то, что на свитке остался отпечаток твоего ботинка кажется сейчас таким смешным. И ты даже знаешь, что Трисс тебя не убьет за то, что ты испортил несколько часов ее труда, потому что сейчас ты скажешь чуть ли не самую главную новость твоей жизни. На свои уроки ты давно и благополучно наплевал, придумав вполне успешную (на твой взгляд) отговорку.
- Ну, скажем так, я гулял. – Ловишь взгляд и улыбаешься. – Не волнуйся, нас никто не видел, все хорошо. – А вообще ты не уверен, что ей это интересно. Но честно крепко обнимаешь в ответ, как-то неловко погладив по голове, вроде бы успокоив. Веришь в то, что близкие люди чувствуют настроения друг друга, а потому почти уверен, что Трисс на 85% все знает. Остальные 15% расскажешь ей ты. Сейчас или никогда.
- В общем… - прерываешься, нервничаешь и тянешь время, - отец пишет, что времена скоро изменятся. – Резко выдыхаешь, а затем очень быстро, чтобы она ничего не успела вставить: - В общем, он пишет, что скоро мне нужно будет сделать выбор. И он пишет, что не позволит мне принять неправильное решение. В общем, Трисс, я очень долго не хотел тебе говорить. Я. Стану. Пожирателем. – Последнее намеренно выделяешь, говоришь чуть громче, чтобы она поняла, что ты не шутишь. Закрываешь лицо руками, отворачиваешься, лишь бы не видеть сейчас ее лица. Ты знаешь, что для нее это будет шоком, потрясением, и одновременно совсем не новостью, ты представляешь, как это больно и почти ощущаешь эту ее боль на себе.

- Я чудовище, Трисс. И ты можешь до конца своих дней меня ненавидеть. Но пойми, пожалуйста, что это я не сам. Пойми и прости, если сможешь. – И не уходишь. Так и смотришь на нее, ожидая ответа. Впервые понимаешь, насколько дороги тебе эти отношения, насколько тебе больно было бы их потерять. Тянешь руки, словно маленьких ребенок, который хочет обнять, но будто бы спрашиваешь разрешение, намеренно медлишь. Нелегко тебе дается держать себя в руках, не кинуться, не обнять, не начать оправдываться. Терпи, Тео, терпи. Это еще не самое страшное.